– Нет! – энергично протестуют они оба. – Мы вместе! Мы с папой!

Не давая Гале одуматься, беру за руки детей, Король перехватывает у Гали чемодан, и мы выходим на площадь. Я пользуюсь тем, что Галя растерялась – видно, ее ошеломили и шумная встреча, и свиданье с тетей Варей после долгой разлуки, и, конечно, Ленинград: ведь моя черниговка никогда еще не ездила дальше Харькова. Наскоро, чтобы она не передумала, уславливаюсь, что мы выйдем встречать ее и тетю Варю к семичасовому поезду, наскоро прощаемся и садимся в трамвай. По-детски держась за руку тети Вари, Галя медленно идет по тротуару, а мы весело машем ей с площадки.

И вот мы снова в дачном вагоне.

Теперь я наконец-то могу толком разглядеть ребят. Наша разлука была не очень уж долгой – как будто они не могли измениться, а все-таки я замечаю много нового. Костик научился говорить «р» и на радостях сует его куда попало: «Мы пили мор-роко! – сообщает он. – У нас на валенках кар-роши новые!» И у Лены новая привычка в разговоре: каждую фразу она повторяет по нескольку раз, пока не дождется ответа.

– Расстегни пальто, расстегни пальто, расстегни пальто, – повторяет она очень мирно и совсем не капризно и, только услышав ответное «сейчас», умолкает.

Голос у нее низкий, басовитей, чем у Костика, и она все время гудит, как шмель.

Король смотрит на ребят, как на незнакомых, удивительных зверюшек, и смеется каждому их слову. Смеется он хорошо, и я впервые замечаю, какие у него ровные, белые зубы.

Едва мы попадаем домой, ребят у меня отбирает Софья Михайловна. Их ничуть не смущает ее хмурое лицо. Да оно и не хмурое сейчас. Она мигом снимает с них пальтишки, валенки, поит чаем. А заглянув к себе, я обнаруживаю чисто вымытые полы и стол, накрытый скатертью.

В столярной мастерской кипит работа. Кудрявая стружка устилает пол. У первого верстака – Плетнев. Он работает с небрежным видом, как будто без всякого усилия, но руки у него ловкие, и дело идет быстро. Метнув на меня короткий лукавый взгляд, он снова опускает глаза. Рядом – Разумов. У этого заело рубанок, он старательно выковыривает застрявшую стружку. Но и он дарит меня веселым, с хитрецой взглядом. Я не слишком обольщаюсь, я понимаю: сейчас всем им хочется доказать мне, что они умеют работать не хуже, чем ломать. А все-таки – как здесь хорошо, как шумно и как не похоже на то, что было еще совсем недавно!

…С семичасовым поездом, как и обещано, приезжают Галя с тетей Варей. Во флигеле три комнаты. В одной – Алексей Саввич и Софья Михайловна, в двух других – наша семья. В первой стоит мой письменный стол, еще столик и тот самый диван, на котором маялся Глебов. Вторая служит столовой и спальней.

Тетя Варя с Галей осматриваются и тотчас начинают что-то передвигать, переставлять. И вдруг, спохватившись, Галя вынимает из сумки белый конверт:

– Это тебе от Антона Семеновича. Прости, забыла сразу отдать.

Торопливо разрываю конверт.

– Поглядите на него! Сразу видно – человек двести тысяч выиграл! – смеется тетя Варя.

– Не трогай его. Пускай читает, пока не выучит наизусть, – отвечает Галя.

Выучить легко, письмо совсем короткое:

«Здравствуй, Семен! Не спрашиваю, почему не пишешь. Знаю, ты хочешь сразу рассказать, что дело у тебя пошло. Ну что ж, я жду. И верю – ты скоро напишешь. О наших новостях тебе расскажет Галя. Крепко жму твою руку.

А. Макаренко»

12. МАЛЫШИ

Силы мои утроились: Галя и дети были со мной. Я мог за весь день ни разу не забежать домой и увидеть Галю только к вечеру, я мог не вспоминать о ней целый день, но, и не вспоминая, постоянно знал: она здесь, рядом, – и она и дети.

Костик и Леночка освоились с новым домом мгновенно. Сначала, гуляя по парку, они держались друг друга. Но скоро, к моему удивлению, впервые за всю свою короткую жизнь наши неразлучники разлучились. Слишком много оказалось вокруг соблазнов, слишком много невиданного и увлекательного, и каждый нашел для себя свои любимые тропы. С самого утра Костик неизменно держал путь к сараю, где властвовал Павел Подсолнушкин: Костику необходимо было хоть одним глазом поглядеть на Тимофея.

– Ну и парень! – восхищался Подсолнушкин. – Ни капли не трусит! Станет, ноги расставит – и вот смотрит не наглядится, как в землю врытый. Потеха!

Костик очень дружелюбно относился ко всем, но Подсолнушкин был для него самым уважаемым после Короля человеком в детском доме. Близость к Тимофею – вот что так поднимало Павла в его глазах. Костик разговаривал с Подсолнушкиным до крайности почтительно.

– Можно войти? – спрашивал он всякий раз и тихо становился в сторонке или садился на низенькую скамеечку.

Потом начинались расспросы:

– А есть у Тимофея мама? А сестричка есть? А что он ест на обед? А на ужин? Можно дать Тимофею морковку? А сколько у Тимофея зубов?

Я всякий раз старался выудить его из сарая. Он уходил со мной, но потом упорно возвращался. Павел гордился его уважением и охотно беседовал с ним на разные темы – и про Тимофея, и про то, как хорошо здесь будет летом, и как он, Павел, тогда научит Костика плавать.

А с Королем Костика связывали узы дружбы нерушимой. Король был первый, с кем познакомились дети. В кармане у Короля всегда оказывался для них сахар – Галя иной раз с некоторым испугом смотрела на эти не слишком чистые куски, но не протестовала. Притом – и это было, конечно, главное – Король был неистощим на выдумки. Он подбрасывал ребят в воздух и ловил, как это прежде делал только я. Он брал Костика на колени и легонько покачивал, приговаривая:

потом слегка подкидывал:

и в заключение:

Костик почти опрокидывался, но его тут же подхватывали сильные и ловкие руки. Я никогда не видал, чтобы Костик поморщился, – Король ни разу, даже ненароком, не рассчитав движения, не сделал ему больно. Зато визгу и веселого смеха при этом всегда бывало много. Но и это не все. Как выяснилось, Король умел показывать фокусы. Этот новоявленный талант поразил весь детский дом и совсем покорил малышей. Король брал в руки камешек, который тут же исчезал и появлялся потом у Костика за воротом. Король превосходно, артистически жонглировал палками, мячами. И по лицу его было видно, что он сам при этом испытывает истинное удовольствие.

Леночка, необыкновенно общительная, никому не отдавала предпочтения: она любила всех в нашем доме, и ее все полюбили. Она заходила в мастерскую и спрашивала деликатно: «Можно мне стружку?» – и ей насыпали полные карманы кудрявого, смолистого сокровища, что совсем не радовало Галю. Потом она забредала на кухню, а выйдя оттуда, сообщала: «Мне Король дал морковку, и я сказала ему спасибо!»

Она очень любила смотреть, как Леня Петров кормит кур, и Леня позволял ей посыпать им крошек.

И Костик и Лена сразу привязались к Софье Михайловне. Я говорил уже – была она внешне суха и даже, пожалуй, сурова. Но малыши пошли к ней сразу, не задумываясь, словно знали ее давным-давно. Часто я заставал Лену и Костика у нее в комнате, и она отпускала их неохотно. Я многое понял позже, когда Алексей Саввич сказал мне:

– У нас, знаете, было трое ребятишек – два сына и дочка. Всех взяла скарлатина, всех троих сразу, за две недели. Мы тогда работали в сельской школе, в Сибири, далеко от железной дороги. В школе заболел один мальчуган – и пошло всех косить. И наших… Софья Михайловна сказала тогда: «Не буду больше с детьми работать. Не смогу». А на пятый день, смотрю, уходит из дому. «Ты куда?» – «К детям»…

Алексей Саввич говорит о жене как-то тише обычного, с осторожностью. А она никогда не говорит о себе. Чем она привлекла Лену и Костика, сказать не сумею, но только они любили бывать у нее, и я часто слышал, как Костик или Лена объявляли: